Нашел рассказ о "новодевичьем инцеденте" из первых рук (автор — мать умирающей девочки): …Сначала было все хорошо, мы заехали в храм, конечно на коляске. Кроме того что Соня тяжелая и весит 17.5 кг, мне действительно тяжело ее носить, тем более долго, я вообще стараюсь лишний раз ее не трогать. Ведь она парализована, не держит даже головку, ручки и ножки плетнями свисают и могут подвернуться если неловко зацепить. Да и от лишних перемещений она то пятнами покрывается, то дыхание хрипящее становится.
До этого мы приходили в храм и ничего нам не говорили. А вчера подошла монахиня и строго сказала что на колясках в храме ездить нельзя, надо взять на руки, а коляску снаружи оставить. Я ей ответила что ребенок очень болен, не может сам стоять и у меня сил не хватит ее держать. Сонечка тихонечко дремала в колясочке, никому не мешала. Монахиня ответила: "Матушка, я вам все сказала".
Я не послушалась, осталась на месте, тем более уже началась служба. Но монахиня не поленилась, привела еще одну и они попытались нас опять выставить. Я была обижена очень и в слезах сказала обеим что им перед Господом придется отвечать что больного раком на последней стадии ребенка, которому и жить может осталось последние денечки, они хотят выставить из дома Господня, и что из—за таких как они люди перестают в храм ходить...
Может и грубо было, но и с нами не церемонились. Но после таких моих слов от нас отстали и мы отстояли службу. Прости меня Господи, грешную, коли не так выражалась в твоем доме! http://www.helpsofia.ru/record/
То есть, формально права руководительница данного подразделения РПЦ МП: ребенка таки не выставили — матери удалось отстоять его право "отстоять службу".
Гундяев, понятное дело, тут не причём. Его хлебом не корми – дай с умирающим ребёночком сфотографироваться. И сказать, какую-нибудь очередную циничную пошлость про "духовный смысл страданий". Нет, это не Гундяев. Это именно бабско-монашеская специфика. Она и прежде такой была. А уж теперь...
Когда я впервые попал в алтарь, впервые стихарь надел (в 90—м году) моим главным наставником в делах церковных была пожилая монахиня. Я, будучи горячим неофитом, первым делам спросил ее: почему она не в монастыре? Монахиня рассмеялась: "Какой еще "монастырь"? То, что нынче монастырями называют – это колхозы!"
Меня такая оценка, понятное дело, смутила. Я к тому моменту много книжек прочитал и "мироточил" от нахлынувшей на меня "благодати" — что твой дмитрий энтео.
Лет пять она мне мозги на место ставила. Сейчас я с ужасом представляю: во что бы я со временем мог превратиться, если бы не она.
Жила моя монахиня в однокомнатной квартире. В гостях я у нее был один раз – она мне книги хотела подарить. Такого жилья я больше никогда не видел. Чистота идеальная. Почти никакой мебели. Сервант с книгами и иконами, стол, стул, чуть ли не солдатская железная кровать, заправленная колючим одеялом. И всё. Не то что "предметов роскоши" нет, вообще, ни одного лишнего предмета…
Первый раз женский "колхоз" я посетил года через полтора после старта своей церковной жизни... Невеста моего друга – девушка из Коломны – захотела венчаться в Голутвине, в женском монастыре. Венчал чудесный, нестарый еще батюшка — отец Владимир. Один из духовников обители. Тайинство он совершал в одном их небольших храмов на территории монастыря. Там я впервые увидел современных монахинь в их естественной среде обитания.
Настроен я был благоговейно-возвышенно. Правда косые недобрые взгляды сестёр меня сперва несколько озадачили. А потом они вдруг потеплели. Лица расплылись в приветливых улыбках. Я сначала не понял: в чем причина метаморфозы...
А потом обернулся и увидел целую свору крупных породистых собак. Они вылетили у меня из-за спины, как пули, едва не свалив с ног. И тут же попали в распростёртые объятия монахинь. Оказывается это прибыльный бизнес здешних насельниц — разведение крупных породистых собак (одно из гундяевских хобби, кстати; он сам свои хобби перечислял на камеру: горные лыжи, экстремальное вождение крутых спорт—каров и крупные собаки).
Насчёт собак у церковных людей есть стойкое предубеждение – мол, нечистое животное, присутствие которого оскверняет святое место. Суровые голутвинские монахини были лишены этих предрассудков. А я нет. Потому в храм я входил несколько смущенным.
Батюшка, повторяю, был замечательный. Светлый такой, тихий, молитвенный. Хоть и не старый еще. Дело плавно шло до пригубления вина. И в этот момент в храм ворвалась (иначе не скажешь) розовощекая собачница с криками: "Немедленно прекратите! Вы брали благословение у матушки-игуменьи?!!" Я сначала подумал, что возмощение вызвало само таинство. Оказалось — видеосъемка. Понятное дело, велась она с разрешения священника. Впрочем, и оно избыточно — снимать венчание разрешают всегда и везде. Ну, думаю, сейчас наш батюшка эту "невесту христову" поставит на поклоны — за неслыханную борзоту. Привык я, понимаешь, что фигура священника, извините за тавтологию, священна. Тем более, в женском монастыре! Ведь женского священства у нас нет.
Священник — это ровно тот человек, благодаря которому возможна монастырская служба, причастие, исповедь. Думаю, если на приходе священник окружён респектами, кольми паче в женском монастыре! Какого же было моё удивление, когда священник смиренно склонился перед оборзавшей собачницей и мягко настоял на своём: "под мою ответственность… я уже разрешил… не могу же я…" и т.д.
Собачница фыркнула и заняла позицию в притворе, всем своим видом показывая: "Давайте выметайтесь! Скоро вы там?!" Священник с грехом пополам закончил таинство. Воздержался от напутственного слова (только жениху руку пожал), и мы с тяжелым сердцем двинулись "с вещами на выход". Монастырь мы покинули быстро. Жаль собаки нам вслед не лаяли. Тогда бы сходство с монастыря с концлагерем было бы абсолютным…
Это, напоминаю, было в начале 90-х. С тех пор "колхозная" жесть там многократно усилилась. И это очень-очень неприятно. Потому что преподобные предреволюционной и революционной поры — от Серафима и Амвросия, до самого последнего времени — особенно пеклись о женском монашестве. В советское время речь шла преимущественно о монашестве в миру. Моя мудрая наставница — осколок именно этой, прекрасной традиции.
И отношение ее к современным монастырским сёстрам-собачницам это неприятие бездуховного "колхоза", созданного советскими "ответственными работниками" с начёсами, которые, выйдя на пенсию, нашли в женских монастырях применение свои "талантам".
P.S. Нашел там же коммент Ирины Бабушкиной: Я с семьей тоже имела неприятный опыт в Дивеевском монастыре. Лето было жарким, мой сын, тогда ему было 12 лет, был в длинных шортиках. При входе в храм к нам подлетела монахиня, отчитала меня, что ребенок не в брюках и повязала ему полотнище типа юбки с запахом. Иначе она не собиралась нас впускать. Мы ехали в машине несколько часов, жара была под 30.
Сын отказался идти в таком виде, для него это было унизительным. С тех пор он в церковь не заходит.
Я тоже стараюсь заходить в храм, когда нет службы, для меня вера в Христа и РПЦ далеко ни одно и тоже. Печально, что церковь больна теми же пороками, что и наше общество. Я думаю, что эти монахини даже и не понимают, что они сделали не так, они же всего на всего за порядком следили. И это печально... Ирина Бабушкина, кажется, начала догадываться, что за организмы переоделись в монахинь и стали "следить за порядком" там, куда их на пушечный выстрел подпускать нельзя.
! Орфография и стилистика автора сохранены
